|
|
Главная » 2010 » Март » 7 » Андрей Свяцкий: «Нам не хватает самих себя!»
Андрей Свяцкий: «Нам не хватает самих себя!» | 01:22 |
 АНДРЕЙ СВЯЦКИЙ — известный артист, исполнитель романсов. Он живет в
Петербурге. Мы встретились, разговорились. Он оказался очень светлым и
открытым человеком. Наверно, не случайно Свяцкий (польская фамилия)
переводится на русский как «светлый». Мы говорили об искусстве, о
времени, в которое живем, о любви и о счастье, о людях, которые в
суматохе, под грузом проблем, потеряли себя, и о том, как романсы
возвращают их к жизни.
Засыпал под романсы
— Андрей, это правда, что вы из старинной дворянской семьи?
— Да, с одной стороны, по отцу я поляк, и наш род очень древний. С
Польшей меня очень многое связывает — это польская музыка, польская
литература. У меня там живет много родственников. А с другой стороны —
моя бабушка по материнской линии, которая была незнатного происхождения.
Она родилась еще до революции. В детстве дружила с двумя замечательными
ребятами. Она была дочерью сапожника, Вася был сыном дворника, а Шурик
был сыном прачки. И они вместе бегали в немое кино. И в ту пору никто не
знал, что Шурик — это Александр Федорович Борисов, выдающийся русский
артист, игравший в фильмах «Мусоргский» и «Сердца четырех», а Вася — это
Василий Павлович Соловьев-Седой, известный русский композитор. И на
протяжении всей жизни у нее сохранилась дружба с этими замечательными
людьми.
Моя бабушка стала актрисой. Она играла в знаменитом спектакле
«Маскарад», который ставил Мейерхольд в Александринке. А еще моя бабушка
замечательно пела романсы. Романс для нее был как некое дыхание жизни.
Она пела, когда работала на кухне, стирала, убирала. В качестве
колыбельных она тоже мне пела романсы, и таким образом музыка вошла в
мою жизнь.
— А другие родные?
— Оба дедушки были у меня инженерами. У Павла Станиславовича — дедушки
по линии отца — довольно интересная судьба. Он был в белогвардейской
армии — сейчас это выглядит немного клюквенно-патетично… Попал в плен и
бежал… Он был выдающимся организатором, руководил инженерными
предприятиями, уже после войны. На работе он был человек очень строгий, а
в жизни — очень мягкий и добрый, и бабушка моя Елена Константиновна
руководила им. А Виктор Цезаревич, дедушка по материнской линии, был
завсегдатаем Ленинградской филармонии. Он очень любил музыку.
— Никто не пострадал от революции?
— Нет, почему... Но слава Богу, все остались живы. Отец и дедушка
скрывали дворянское происхождение вплоть до момента «оттепели», до 60-х.
Потому что в ту пору могли за это просто расстрелять. И надо сказать,
что в семье не любили советскую власть. Но, мне кажется, все сохранили
себя, сохранили свое лицо, и умели быть счастливыми, несмотря ни на что.
Пионерское детство
МОЯ БАБУШКА Евгения Львовна Зингеревич научила меня любить
жизнь
— Значит, вы росли в такой хорошей атмосфере?
— Да, я рос в атмосфере любви к искусству. Папа с мамой — филологи, они
очень любят поэзию. Но в основном меня воспитывала бабушка.
— Дома вы слушали романсы. А вот в школе — советские песни, всё не
так. Был какой-то контраст?
— Конечно, был. Но то, чему учили в школе, я не воспринимал всерьез и до
конца. Для меня это некая форма была. К сожалению, были отличники,
которые воспринимали все стопроцентно. Но у меня всегда была какая-то
внутренняя ирония. Дома меня научили ничему не отдаваться полностью и ни
во что не верить до конца. Поэтому в школе я учился не очень хорошо, я
не блистал. И для меня школа никогда не была главной. Линейки и общие
марши почему-то мне были противны. Хотя были хорошие учителя,
замечательные одноклассники. Когда нас принимали в пионеры, и мы обещали
беречь и любить нашу Родину, я давал эту клятву на полном серьезе.
— Ну, это интересная черта — ничему не отдаваться полностью... Обычно
дети всё буквально понимают и воспринимают.
— Это верно. Просто, когда что-то настоящее, то дети это чувствуют. А
когда что-то ненастоящее, то дети это тоже чувствуют и начинают иногда
играть в ненастоящее. Но у меня не было комплекса хорошего ученика и
хорошего мальчика, и поэтому я не играл. Я всегда это чувствую — когда
где-то какой-то обман. Моя бабушка этому меня научила. Она ведь актриса.
Актеры, как правило, чувствуют фальшь. Вот она чувствовала.
— Но тогда ведь должны быть какие-то свои идеалы. Ну, что-то такое,
во что ты все-таки веришь. А то жить-то неинтересно...
— Идеалы — конечно, должны быть. К моей грусти, семья у меня неверующая.
И бабушка моя была неверующей, за исключением последних лет. Но,
несмотря на это, у нее было какое-то свое внутреннее чутье. Я уверен,
что Господь просвещал ее всю ее жизнь. Я знаю, что она очень любила
дедушку, всегда была ему верна, и всегда для нее было главное —
человеческие отношения. Не карьера, а что-то другое. У нее было доброе
сердце. Она была очень отзывчивой, и у нее был такой удивительный дар —
когда приходил кто-то новый, для нее незнакомый, через пять минут он
полностью раскрывался. Это было, как исповедь. Он открывал ей душу,
потому что для нее это было важно.
Моя мама, отец мой и бабушка научили меня очень многому. Они жили в
трудное время. Но, несмотря ни на что, они оставались людьми, и я
убежден, что благодаря им я пришел в храм.
В романсах - светлая печаль
— А как вы стали исполнителем романсов?
— Неожиданно для самого себя. В детстве я рисовал и хотел стать
художником. Но когда у меня стал меняться голос, мне очень захотелось
петь. Я услышал одного певца, который пел романсы. Баритоном. И мне это
так понравилось! Мне показалось, для мужчины это самая красивая
профессия. Но я думал, что я недостоин такого счастья. После школы я
хотел пойти учиться на художника- скульптора театра кукол. Мне нравятся
куклы. Но я провалил экзамен. Деваться было некуда, и я пошел учиться на
актера. Ну, потому что бабушка актриса, и у меня были какие-то
способности.
И все-таки я хотел петь, это было сильнее меня. И после Театральной
Академии я поступил в консерваторию, сначала на режиссерский факультет, а
потом на вокальный. В свободное время я пел романсы и немножко играл на
гитаре.
А потом так сложилось, что я стал петь романсы со сцены. Мне ближе всего
оказался этот камерный жанр. Я вообще человек непубличный. И оперный
театр, в который я пришел, мне показался очень страшным, потому что там
было очень много людей. Я не умел себя отстаивать и приспосабливаться к
жизни. Я ощутил, что на меня все это давит. Сейчас, приди я в оперный
театр, я смог бы отстоять себя. Я научился, с Божьей помощью, быть
независимым, и при этом общаться с людьми. А раньше у меня не получалось
сочетать одно с другим. Но я считаю, что бы мы ни делали, мы должны
оставаться собой. Мне кажется, что жанр романса позволяет мне быть ближе
к публике и к самому себе.
— Все романсы какие-то грустные — о разлуке, страданиях…
— Понимаете, это не так страшно. Страшнее, когда душа мертва. В романсах
— светлая разлука, светлые страдания. Там разлука — она же и встреча. И
что-то очень-очень хорошее в человеке оживает, когда он это слушает,
что-то такое, что позволяет ему потом встретиться с Богом.
Люди часто не могут понять, что же им не хватает. Часто можно услышать,
что нам не хватает природы. Но я думаю, это не так. Можно поехать на
природу, можно купить цветок, растить его и любоваться. А на самом деле
нам не хватает самих себя. Понимаете? Нам живых себя не хватает в жизни.
А романс нам дарует полноту бытия. Он возвращает нас к самим себе.
— Да, но там о любви и страданиях. А жизнь — она шире ведь этого,
все-таки?...
— Ну, если человек не встретится с самим собой, он не встретится с
жизнью, мне кажется.
— А что мешает, как вы думаете?
— Мешает страх, неправильное воспитание, реклама, телевидение. Мешает
отсутствие веры в себя, еще с детства. Так бывает, когда человека не
воспитывали в любви, в вере в чудо, в вере в собственную мечту…
— Значит, вам помогает искусство?
— Конечно. Искусство и вера. Бог хочет, чтоб мы сердцем были живы. Вот у
Ивана Ильина есть чудесная книжка — «Поющее сердце». Он очень хорошо об
этом пишет. Он гениальный человек. У Блока есть такая строчка: «Я поэт —
человек, отнимающий аромат у живого цветка». Вот Иван Ильин передает
аромат живого цветка. Что-то такое настоящее, что есть в каждом из нас.
<<Люблю обычные слова... >>
— Что вы слушаете для души — тоже классику?
— Да. Но мне хватает музыки на выступлениях и репетициях, поэтому я не
так часто что-то слушаю сам по себе. Как ни странно. А для души люблю
читать стихи. Там тоже музыка.
— Какие поэты вам нравятся?
— Я Давида Самойлова очень люблю, потому что он мне очень близок. Его
музыкальность, его потрясающее обаяние. И простота невероятная.
Люблю обычные слова,
Как неизведанные страны,
Они понятны лишь сперва,
Потом значенье их туманно.
Их протирают, как стекло,
И в этом наше ремесло.
Это гениально сказано. Еще я люблю Константа Ильдефонса Галчинского.
Фантастический поэт, радостный, с потрясающим чувством юмора. А из
Серебряного века мне нравятся Ахматова и Мандельштам. Очень люблю
Георгия Иванова. Когда он уехал во Францию, он написал очень горькие
стихи, которые я бы назвал «Стихи на полях». Там всё очень грустное, но
мне почему-то нравится. Не потому что грустное, а потому что очень
честное. А из современных поэтов люблю Ахмадуллину, Кушнера, Бродского
раннего…
— А писатели?
— Гоголь, Тургенев. Недавно перечитывал «Отцы и дети» и понял, какое же
это невероятное счастье. А Гоголя люблю за юмор — и за глубину, конечно.
Читаешь Гоголя, и кажется, что ты это сам написал. Хотя ты бы так,
конечно, никогда не написал. Но это так здорово… Я согласен с отцом
Александром Шмеманом, что у Гоголя божественный смех.
— А как вы к современной музыке относитесь?
— Я не люблю, когда на первый план выходит ритм. Ритм — основа музыки,
но он не должен становиться главным. Ритм должен быть спрятан. А в
современной музыке ритм вышел на первый план. Все остальное крутится
вокруг него…
— Вам ничего не нравится?
— Нет, безусловно, есть красивые мелодии. Но если на переднем плане
ритм, ударные, меня это не трогает. Я понимаю, что здесь преследуется
цель некой обработки, заводки… Но вообще, я просто мало знаю современную
музыку. И я не говорю, что я ее не принимаю, и вообще все это чепуха.
Может быть, там есть совершенно потрясающие вещи. Мне, например, очень
нравится рок-опера «Кошки» композитора Вебера.
Наше время - такое хорошее!
— Вам нравится время, в которое вы живете?
— Конечно, нравится. Я считаю, что время сейчас замечательное. Несмотря
на все минусы, в нем столько всего хорошего! Нет войны, относительно
мирное время. Нет голода. Свобода есть — пусть относительная, не всегда и
не везде, но она есть. Свобода мыслей, свобода вероисповедания. У нас
есть Интернет, у нас столько возможностей! Мы на самолете можем
куда-нибудь полететь за границу, раньше этого не было. И мы все равно
несчастливы, потому что мы не пережили того, что другие. Мы не пережили
войну и блокаду, голод, тюрьмы. Поэтому мы не умеем радоваться. Это
очень плохо. Особенно когда молодые люди говорят, что нет вообще ничего
хорошего в жизни.
— Вы думаете, людям не хватает трудностей?
— Если бы люди пережили что-то настоящее, они бы поняли, что все их
трудности — на самом деле вообще не трудности. А переживает человек
настоящее, только когда с ним что-то случается. Ну вот простой пример. Я
загремел в больницу, потому что жутко отравился. И три дня мне было
очень плохо. Я ничего есть не мог, я даже думать не мог о еде. И вдруг
мне поставили капельницу, и я поел. Это было такое счастье! Я просто
съел какую-то бурду, мне суп налили — ужас! Но он был такой вкусный, и
это было так хорошо! Я был так в этот момент благодарен Богу, жизни, я
так счастлив был!
— Писатель Лев Толстой считал, что счастье — это отсутствие
несчастья. Вы с ним согласны?
— В общем, да. Это хорошая мысль. Но человек не умеет радоваться
каким-то простым вещам. Я сам не умею. Я учусь.
— Мне кажется, этого недостаточно — простых вещей.
— Нет, ну конечно, недостаточно! Но человек был бы намного счастливей, и
через эти простые вещи он бы увидел и непростые вещи.
Пел романсы для рокеров
АНДРЕЙ СВЯЦКИЙ думает... глядит на зрителей... вспоминает...
— А как вы поверили в Бога?
— Все начинается с того, что ты вдруг понимаешь, что ты в полном тупике,
и единственная дверь — это Бог. У меня был такой вот момент, и мой друг
познакомил меня с отцом Виктором Мамонтовым. Фантастический батюшка.
Многие, кто к нему приезжает, говорят: «Это центр вселенной!»
Я приехал в заброшенный городок, где живет удивительный отец Виктор,
который был крупнейшим литературоведом Советского Союза, а потом стал
монахом и священником. Я приехал к нему с гитарой. И он меня встретил с
открытыми объятиями. Я ощутил физически его молитву и его любовь... Я
каждый день пел в храме. А потом отец Виктор предложил мне пойти на
концерт рокеров. Я говорю: «Да вы что!» Он говорит: «Да, у нас будет
встреча рокеров, они будут петь свои песни, а ты пойди им спой романсы».
Я пошел на эту встречу. Я думал, что рокеры меня разнесут. (Смеется).
А им очень понравилось, они мне подарили рокерский значок, и вообще
были очень довольны.
— Что изменилось в вашей жизни?
— Я успокоился. Сначала я думал, что вера и творчество несовместимы. Мне
казалось, что когда я приду в храм, Бог у меня все отнимет. И мне было
от этого больно. Но Господь постепенно помог мне понять, что я зря
волновался. Бог ничего не отнимает, наоборот — Он возвращает нам все
наше. Он успокаивает человека, приходящего к Нему, и человек
преображается. Все происходит очень просто. Господь действует через
людей, через какие-то мелочи, и это особо трогает. Он действует просто и
с юмором. Чуть-чуть меняет ситуацию, и все становится на свои места.
— У вас бывает так, что ничего не хочется и ничего не получается?
— Ну, вы не поверите, но практически нет таких ситуаций. А если просто
имеется в виду тоска-печаль-депрессия, то моменты такие бывают. И мысли
идиотские в голову лезут: тебя никто не любит, Бог тебя оставил...
Главное — знать, что это временно и что это не есть настоящее, это некий
туман. Мне везет — я отходчивый человек, импульсивный, и я просто
переключаюсь на что-то, а потом возвращаюсь к той ситуации, и она уже
кажется мне другой.
Эмигранты - несчастные люди
— А я еще знаю, что вы режиссер.
— Да, я закончил режиссерский факультет. И было много разных
приглашений. В Мариинский театр меня пригласили восстанавливать старую
постановку оперы Россини «Севильский цирюльник». Вполне реально было там
остаться. Но я понял, что это не моя харизма.
— Почему? Интересно же... Мариинский театр...
— Нет, там очень сложно. Там есть свои подводные течения. Бывает такое,
что тебе что-то нравится, и одновременно тебя что-то отталкивает. Это
значит — не надо туда. Может быть, я поставил бы там замечательные
спектакли. Но мне кажется все-таки, то, чем я занимаюсь, важнее.
— Я знаю, у вас были постановки. Причем, довольно разноплановые...
— Конечно. Моя самая любимая работа — спектакль об эмигрантах, который
называется «Не пробуждай воспоминаний». Был знаменитый «философский
пароход» 22-го года — вот я об этом ставил. Спектакль был построен на
поэзии Серебряного века и романсах. Философы, артисты и поэты плывут на
пароходе и общаются с помощью стихов и романсов. У них разные чувства.
Тут и боль — ведь их выгнали из страны, и цинизм — наплевать, что нас
выгнали, мы все равно будем жить хорошо! И между ними происходят вот
такие диалоги. И весь спектакль они плывут. А в конце, когда все они
объединились в едином порыве, а порыв был такой, что вся наша жизнь и
вообще вся судьба российского человека — это дорога, бесконечный путь, и
нет никогда никакой пристани, и все равно мы любим эту Родину, и никуда
нам от нее не деться, — и звучит интермеццо из «Пиковой дамы»
Чайковского, где мечется Герман (напевает мелодию), и вдруг —
пауза. Звучит вальс Бреля «Тысяча четвертей», и — бах! — они приплыли. И
этим кончается. Вот такой был спектакль.
— А вы могли бы сами куда-нибудь уехать из страны?
— Боюсь, что нет. Были такие предложения, и есть. Но я не представляю
этого. Вот я был на гастролях в Сибири. Там были сложные гастроли, но
здесь, в своей стране, нам как-то ближе все, и мы нужнее. А за границей —
там вроде все есть, но душе как-то тесно.
— А люди другие?
— Конечно, другие. Я не могу этого объяснить, но на новом месте мыслится
по-другому. Потом приезжаю и думаю: я был не собой! Я общался в Америке
с нашими. У них есть и семья, и работа, и материальный достаток, но им
явно не хватает общения и чего-то такого... настоящего. Им не хватает
нашего пейзажа. Пускай помойка, пусть развал какой-то, я не знаю что...
Но это — наше!
— А чего сидят там? Ехали бы обратно!
— А некоторые и уезжают, кстати говоря.
— А за границей, вы поете для кого? Для эмигрантов?
— Да, для эмигрантов.
— Вы им поете, а они потом обратно едут... Ностальгия просыпается...
(Смеется) — Для них это как глоток воздуха. Конечно, там у
каждого своя история — кто почему уехал из страны. Но я бы, наверное,
там озверел. В Америке — это точно.
Не теряйте юмора!
— А что для вас значит быть собой? Вы так часто повторяете эти слова.
— Я думаю, что это значит быть в нормальном состоянии. Когда чувствуешь
мир и покой, любовь к миру и к людям. Когда ты сопереживаешь окружающим.
А если человек не сопереживает, он не живет. Вы согласны со мной?
— Ну, смотря кому сопереживает. Бывает, люди сериалы смотрят,
сопереживают героям, и в какой-то момент начинают жить не совсем своей
жизнью...
— Нет, я имел в виду такое состояние, когда человеку не надо каких-то
дополнительных допингов. И он нормально чувствует себя наедине с самим
собой.
— А большинство людей ищут какие-то допинги.
— Несчастные люди...
— А что нужно делать, чтоб всегда оставаться собой? Если что-то
мешает...
— Не обращать внимания на то, что вам мешает. Вот для меня всегда была
примером моя бабушка. У нее была трудная жизнь — революция, гражданская
война, потом Великая Отечественная война, блокада, эвакуация в Сибирь.
Ей приходилось работать шахтером и поваром, жить в тяжелейших условиях.
Но она никогда не жаловалась, у нее всегда было хорошее настроение. Те
испытания, которые она перенесла, не просто закалили ее — они научили ее
любить жизнь. Только две вещи выбивали бабушку из колеи: когда кто-то
серьезно болел или кто-то умирал. А когда были какие-то другие коллизии,
она на все это смотрела с юмором и была как бы над ситуацией.
Я считаю, что этому надо учиться. Перестать видеть то, что вы видите, а
видеть то, что вы чувствуете — сердцем, в глубине своей души. И, мне
кажется, юмор не терять никогда. Юмор — это такая божественная
составляющая жизни, которая помогает нам посмотреть на проблему с другой
стороны.
Потому что та же ситуация, чуть-чуть смещенная влево или вправо,
чуть-чуть под другим углом — уже совсем другая ситуация.
Беседовала Ксения РОМАНОВА
Фотографии из архива А. Свяцкого
|
|
Просмотров: 1441 |
Добавил: Admin
| Рейтинг: 0.0/0 |
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. [ Регистрация | Вход ] |
| Статистика |
 |
|
